Такие барышни терпеливо дожидаются своих женихов, потом, повинуясь родительской воле, с расчетом выходят замуж, выводят дюжину краснощеких ребят, постепенно превращаются сначала в приличных и даже строгих дам, а потом в тех добрейших,
милых старушек, которые выращивают внуков и правнуков и терпеливо доживают до восьмого десятка.
Наступил час отъезда. Ни я, ни мама с Васей ничего не ели за ранним завтраком. У крыльца стояла линейка; запряженный в нее Гнедко умильно моргал своими добрыми глазами, когда я в последний раз подала ему кусок сахару. Около линейки собралась наша немногочисленная дворня: стряпка Катря с дочуркой Гапкой, Ивась — молодой садовник, младший брат кучера Андрея, собака Милка — моя любимица, верный товарищ наших игр — и, наконец, моя
милая старушка няня, с громкими рыданиями провожающая свое «дорогое дитятко».
Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь послушаем украдкой
Героев наших разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Однако в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень
милая старушка;
Боюсь: брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
Неточные совпадения
— Ничего, матушка, не беспокойся. Ему хорошо. Господи,
помилуй нас грешных, — продолжал он вполголоса свою молитву. Василий Иванович пожалел свою
старушку; он не захотел сказать ей на ночь, какое горе ее ожидало.
—
Помилуйте, — плачет
старушка, — да я его всякий день на улице вижу — он в своем доме живет.
— Что ты это, — заметила
старушка. — Кабрит-то? — и она назвала его по имени и по отчеству. —
Помилуй, батюшка, он у нас вист-то губернатором.
— Ах,
милый! ах, родной! да какой же ты большой! — восклицала она, обнимая меня своими коротенькими руками, — да, никак, ты уж в ученье, что на тебе мундирчик надет! А вот и Сашенька моя. Ишь ведь
старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
— Э,
помилуйте! Что может быть хорошего в нашем захолустье! — произнес князь. — Я, впрочем, последнее время был все в хлопотах. По случаю смерти нашей почтенной
старушки, которая, кроме уж горести, которую нам причинила… надобно было все привести хоть в какую-нибудь ясность. Состояние осталось громаднейшее, какого никто и никогда не ожидал. Одних денег билетами на пятьсот тысяч серебром… страшно, что такое!
«И что бы ей стоило крошечку погодить, — сетовал он втихомолку на
милого друга маменьку, — устроила бы все как следует, умнехонько да смирнехонько — и Христос бы с ней! Пришло время умирать — делать нечего! жалко
старушку, да коли так Богу угодно, и слезы наши, и доктора, и лекарства наши, и мы все — всё против воли Божией бессильно! Пожила
старушка, попользовалась! И сама барыней век прожила, и детей господами оставила! Пожила, и будет!»
— Мать наша, пречистая пресвятая богородица, спаси и
помилуй нас, грешных! — простонала со вздохом
старушка.
Сборы моей доброй
старушки главным образом заключались не в вещевом багаже, а в нравственном приготовлении к разлуке на целый год с родиною и с
милыми сердцу.
Час обеда приближался,
Топот по двору раздался:
Входят семь богатырей,
Семь румяных усачей.
Старший молвил: «Что за диво!
Все так чисто и красиво.
Кто-то терем прибирал
Да хозяев поджидал.
Кто же? Выдь и покажися,
С нами честно подружися;
Коль ты старый человек,
Дядей будешь нам навек.
Коли парень ты румяный,
Братец будешь нам названый.
Коль
старушка, будь нам мать,
Так и станем величать.
Коли красная девица,
Будь нам
милая сестрица».
Между тем добродушная
старушка успела рассказать ему о своем горе и утешении — о смерти мужа и о
милых свойствах дочери своей, об ее трудолюбии и нежности, и проч., и проч.
Что же мне оставалось делать? Я, разумеется, согласился слушать оправдание о том, за что были выгнаны воспитанные и
милые дамы, из которых одна была жена рассказчика, а другая — ее мать, самая внушающая почтение
старушка.
Узнав, что они ночи не изволят почивать, в свою спальню их перевела, и, как только Ольга Николавна вздохнут или простонут, на босу ножку
старушка вставали с своей постели и только спрашивали: «Что такое, Оленька, дружок мой, что такое с тобой?» Но ничем этим, видно, перед Ольгой Николавной не могли они заслужить, никто им, видно, не был
милей Федора Гаврилыча.
Мать его, высокая и полная женщина, почти
старушка, с нежным и кротким лицом, сохранившим еще следы былой красоты, в сбившемся, по обыкновению, чуть-чуть набок черном кружевном чепце, прикрывавшем темные, начинавшие серебриться волосы, как-то особенно горячо и порывисто обняла сына после того, как он поцеловал эту
милую белую руку с красивыми длинными пальцами, на одном из которых блестели два обручальных кольца.
—
Милует, Варварушка,
милует. В нем, государе, каждый день пребываю. Велика милость, голубушка, велика благодать! — поникнув головой, отвечала
старушка.
— Ну что, Матренушка, как тебя государь святой дух,
милует? — обратилась Варвара Петровна к сидевшей возле нее
старушке.
Часто
старушка мать ходила в нее тайком и плакала, сидя на кровати
милого странника.
И вдруг, братцы мои
милые, как взвоет Кушка в старушкиной спальне… Чисто гудок паровозный. Выскочила
старушка в чем была, шерсть на ей дыбом, да к командиру...
— Вот,
милая тетенька, если бы у меня было в распоряжении несколько десятков тысяч, можно бы нажить хорошие деньги без всякого труда и заботы… — закинул он удочку на
старушку.